… Февральская оттепель, ночь… Шепчутся капли, с глу­хим стуком падают талые комья...

… Я знаю, знаю, КТО ТЫ — но боюсь называть...

… Спешу, страшно спешу, и вот доспешился до того, что… Странно, все может кончиться в любое мгнове­ние — все и кончится через мгновение — но страшен не сам конец, а то, что я не успею — конечно же не успею! — отдать ТЕБЕ и тысячной доли своих богатств — ведь они ТВОИ… Вселенные во мне, океа­ны, бездны памятей и скорбей — неужто же лишь пы­линки праха… неужто развеется в опустошении...

Горстка времени, ничего больше? Вечность? Зачем?

О, кто бы мне подсказал, как распорядиться, как вы­кроить этот остаток...

(Черновик рукописи, фрагмент)

В день и час… (зачеркнуто)… пусть это будет 6 июня (...) года, 21.35 по московскому, пускай так — в озна­ченный, стало быть, день и час, с которого мы начина­ем повествование, Эго находился в квартире, записан­ной на имя известного психотерапевта, ученого, писа­теля, лауреата какой-то премии, президента чего-то, руководителя того и сего, члена обществ, комиссий, редколлегий и прочая, скончавшегося минуту назад.

(На полях карандашом: Смахивает на начало дешево­го детектива. «Эго» — всего лишь «я»?.. Неправда. Соз­дание, мне неведомое. Душа).

С разных ракурсов эпизод этот уже дважды являлся в предутренних сновидениях, и в одном была эта непре­менная муха, льнущая, неизгонимая муха, черт знает откуда возникающая, если уж конец или скоро… Даже в операционных, среди зимы...

Умерший сидел за столом.

Грех жаловаться, далеко не всякому везет так вот, не

шелохнувшись, впечататься в небытие. Тихой ледяной молнией обняла тело смерть: лопнул магистральный сосуд, все центры мозга отключились единогласно. Так можно вырубиться невзначай и где-нибудь на концер­те, и...

(Плотно зачеркнуто. На полях: «Хорошенькая психо­терапия для мнительных. А ведь так, как я, филигран­но щадить нервишки читателя вряд ли кто… читателя знаю подробнее, чем...»)

Неоперабельная аневризма. Никак иначе.

Но вот ошибка. (На полях: «Всякая ошибка есть неиспользованная свобода»). Это должно было прои­зойти в другом месте, не здесь. Не за этим столом.

Стараясь не смотреть, Эго приблизился.

Венецианский шедевр в стиле то ли позднего барок­ко, то ли раннего рококо (покойник всегда их позорно путал), львинолапый красавец в золотистом литье — такой стол мебелью не назовешь, это уже существо. Дух изысканно-живой, беззаботный, пьющий на бру­дершафт с вечностью, сотворил это произведение рука­ми неведомого мастера — и теперь звонко протестовал. Что такое, вопрошал он, к чему эта буфетная скоропос­тижность? Мне оскорбительно давление мертвой пло­ти, я и так многое претерпел.